______Таверна______"Тёмная заводь"____"Змеиный источник"

Альмейро всегда был высокомерен и издевательски небрежен с теми, кого он считал существам низшими. Грамм уродства или изъян в умении держать себя и маг жестоко высмеивал слабость серой массовки, которая оттеняла его превосходство. Манерный до раздражения псионик в некоторые моменты действовал рефлекторно. Предложить руку, чтобы помочь вкочить на коня не было ли это излишни вызывающим по отношению к Гуинплену? Ведь просто хотел прикоснуться к руке, а вместо этого оказался едва не обнаженным перед сыном ламмии и вампира, таким распутным движением была снята с руки перчатка, и под взглядом снизу вверх, от которого мурашки пошли по телу. Смеющийся Мастер прижался мягкими и дрожащии губами к ладони.
Седой бы вскрикнул если бы не пркусил губу. Поцелуй -укус порочный, как сама признательность того, кто рожден повелевать. Тоненькое лезвие раздвоенного языка не тронуло, но напоило такой отравой, что Альмейро вынужден был стиснуть каблуками бока коня, чтобы не позволить себе длить это безупречную благодарность.
Яд был вбрызнут в благодатную почву и хотя сам змееуст был пропитан этой горячею и жирной жидкостью, которая грозила сломить его волю в угоду инстинкту, но он знал, что бежать ему от Смеющегося мастера некуда.
Кости брошены и карты раскрываются. Сбившееся дыхание и внутри сжимается пружина, когда Гуинплен ударившей коброй взлетел на коня. Только теперь крепкие пальцы  не смогли уследить за этим движением и Смеющийся Мастер как господин заставил дрожать охотника и довольно откровенно ответить на демонстрацию твердого достоинства. Упругие ягодицы подставлены и если бы не ткань плаща и материя брюк, то половинки бы бесстыже раздвинулись и на коже штанов Гуинплена остался бы мокрый след от выступившей влаги. Сейчас же Альмейро глухо смеялся, не разжимая губ. Он попался, и от беснующегося внутри экстаза соглашался потчевать Смеющегося Мастера, чем угодно.
Это было сродни опьянению и приходить в себя не хотелось. Все равно не отпустит. Но хоть может быть приучит к запаху крови.
Конь летел птицей, выбивая искры из камней дороги. Цокот копыт бился в сонной артерии и разносился по всему телу. Поводья были почти опущены. Вокруг талии, где его обхватил мастер пылало огнем и тонкая рубаха почти пропиталась потом, хлестающий по щекам ветер не студил, а лишь издевался, срывая от бешеной скачки плащ. Спину же покрывал сам выходец из преисподней и маг благодарил небо за то, что оно позволяло ему сохранить рассудок и придаться тёмной игре страсти  прямо на крупе мчащегося животного. Каждый толчок отдавался в ноющем от возжделении паху. Непроизвольно ладонь легла на руку обвививающую его стан, и пальцы стиснули запястье на слова, предшествующие вопросу:
-Сафир.
Свободная рука сжала гриву коня, и Альмейро откинул голову, мазнув седой гривой по отталкивающе красивому лицу сидящего за ним, откинул так, словно невидимая сила дернула его за волосы, принуждая говорить.
-Альмейро.
И теперь выпущенная грива, поднять руку и поймать летящую волну черных волос Гуинплена. Окутанные черно-серебристой дымкой всадники влетели в ворота замка. Молчаливые стрельчатые глазницы и ворота медленно закываются за спинами тех, кто ступил в угодья себе подобных.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-01 17:35:57)

Если в драгоценности есть сердце, то оно должно быть похожим на янтарь. Сколь внезапной оказалась живительная его сила, столь пронзительней и ласковее казался взгляд. Разве тонут иначе?
Покалывание по всему затекшему  от напряжения телу, когда развернулся и сладкая волна от вкусных губ. Альмейро целовал губы Гуинплена как жадный и порочный вор, глотая привкус крови, слюны и полыни торопясь, словно боясь, что его застигнут и поднимут на смех. Гордый, высокомерный, надменный, а трясся под ласковым взглядом и подставлялся под поцелуи как непотребная девка.
Это почти задевало, но заставляло глубже запускать язык в рот Мастеру, не опасаясь оцарапать нежную кожу о заточенные лезвия клыков. Во рту вкус мяса был тошнтоворно приторным, но Альмейро лишь сглатывал слюну, пропитанную им.
-Вы хотели мяса.
Припухшие от поцелуев губы немели. Еще раз задеть зубами и покажется кровь, но разве не стоила она доселе неиспытанной вспышке такой страсти, что полукровка глох от биения собственного сердца. Никогда маг не находился так близко на грани безмерного падения и никогда не был так силен, как сейчас воруя энергию сына ламмии и вампира. За каждый глоток он был отдаваться, но несказанное наслаждение заполняло все его существо так полно, что ликование превращало в раба.
Конь переступал с ноги на ногу. Слуги готовы были явиться по одному взгляду. Замок оживал когда хотел хозяин. Но теперь дыхание жилища подчинялось рваному дыханию своего господина, который сосал губы Смеющемуся Мастеру и чтобы не упасть, крепко держался за его колени

Руки лапали властно, но Сафир лишь судорожно сглотнул, чувствуя как наливается плоть под мягкими брюкам. Танцующий змеиный язык подкормленный слюной и кровью оставил на губах тонкии бороздки. Растянутые в зловещем надрезе углы рта хотелось целовать вечность и было совершенно плевать на слухи. Седой знал, что и перед беснующейся толпой отдасться Гуимплену.
Тряхнул головой приходя в себя и тут же снова был вынужден стиснуть каблуками бока коня:
-Приведу, - ни слова возражения.  Ни капли брезгливости в потемневших глазах. Седые пряди упали на лоб, когда Альмейро соскочил следом за мастером и бросив поводья, сделал шаг в сторону Замка. Чуть посторонившись и давая понять, что гость дорог и следовательно ему уступают дорогу.
Полукровка знал, что ламмасы пожирают сырое мясо, и от ощущения себя в шаге от его ненасытности Сафир вспыхнул. Щеки запылали словно после подщечин, и казалось страх должен сковать полностью, мешая вздохнуть, отталкивая и внушая отвращение. Ничего. Ничего такого кроме вспоровшего душу возбуждения. Теперь ментального, когда хищная тварь изучает того, кто будет охотится на его территории. И никто не заставлял беззвычным смехом скрывать свою беспомощность:
-Гуинплен, - красивейший полупоклон, когда светлые волосы блеснули серебром в свете мертвой луны, мрачноватый блеск глаз, белоснежный оскал и вкрадчивым шипением - знакомство с тобой честь для меня.
Шаг в сторону дома, и снова приглашающий жест:
-Если бы я предложил, ты бы съел меня полностью?
Игра в слова. Игра в энергии, когда мертвый свет окунул могучую фигуру ламмаса в свое девственное молоко, омывая с головы до пят, и утрируя его жутковатую усмешку, которая терзала псионика своей откровенной похотливостью.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-01 23:53:45)

Страх. Мучительный как ссадина, которую трут грубые одежды, но Альмейро не отвел глаз, хотя и знал, что зрачки расширились от страха. Сафир знал, что ламмас измучает его тело, раздерет в кровь и покрыв, просто утолит свой безмерный голод, но чёрнота в Сафире была могущественней, чем рассудок, а гордыня заставляло надменно поднимать голову. Липкие от крови простыни это разве вершина греха, когда ты выпил столько жизненных соков, что у тебя как у кошки их девять. Или десять? Пятнадцать? Кровавые игры забирающего души сына ламмии и вампира лучшее, что может дать ад.
И адское пламя было неутомимо, как растлевающая человека похоть.
-Сделаю как хочешь, потом я буду ждать тебя в Замке
Голос звучал бархатно ровно, лишь очень хотелось не задрожать перед этой змеей. Но перепуганный охотник - это легкая добыча. В другой раз.
Сафир, взглянул на луну и на лужу пролитую ею на поляну, но даже дождь не сможет смыть то, что произойдет на этом холме. Причастность к убийству это наказание или отпущение грехов? Будет ли он жалеть потом об этом? Сердце билось лихорадочно, но это была реакция на близость  Гуимплена.
И быстрый шаг в сторону дома, почти равнодушные размышления кого отдать на ужин Смеющемуся Мастеру. Это был  помощник конюха. Приезжий или нет? Сафир даже не помнил, удержал за плечо, когда парень заводил коня, коротко приказал идти на поляну. Взгляд спокойно скользнул по стройной фигуре и ясным, синим глазам, курносому носу и россыпи веснушек. Славное лицо. Очень славное и послушное выражение. Кажется его звали Питер и у него была в деревне подружка или родня. Альмейро растянул губы в улыбке и поторопил парня выполнить приказ :" Забыл мушкетон" Качество лжи не имело значения сейчас.
Огромный просторный холл, завершался полутемной столовой. Традиционные портреты голландцев и не нужная роскошная мебель из дерева. Зев камина и огромная лестница наверх в любимые комнаты Сафира. Их три. Одна по восточному непотребно богата. Вторая библиотека, где свод потолка поддеживают огромные стеллажи книг и рукописей. Стол. Диван. Кресла и банкетки в пестрых подушках. Альмейро был преданным сыном и чтобы не обижать свою матушку таскал ее безделушки с собой, то теряя, то заново находя где -нибудь в гардеробных, и откровенно говоря, если бы не экономка, которая вела домашнее хозяйство, то седой бы вообще забыл, где у него что лежит. Он любил роскошь поскольку был рожден на Востоке и она не казалась ему излишествов. Но скупой свет третей комнаты Альмейро любил больше. На стенах причудливые изображения змей. Одна из стен прозрачна и вместо нее открывается взору огромный аквариум, где плавают сотни красивейших рыб. Напротив атласом затянутый диван и низкий столик с кальяном. Сейчас приторный аромат опиата разносится по комнате. В углу стол, небрежно отделенный ширмой на которой в беспорядке набросаны несколько рубах, ремни и камзол серого цвета, расшитый золотом. Кресло за ширмой отодвинуто и перед ним низкий пуф, видно что хозяин любит это кресло и этот пуф, устраивая на нем вытянутые ноги. Стол заваленный бумагами, недопитая бутылка вина и поверх бумаг пара перчаток из змеиной кожи.
Альмейро курил кальян и сидел по -турецки на диване, вперив взгляд в мерцающие силуэты рыб. В комнате было свежо, хотя за в камине тихонько пощелкивали паленья. Языки ламени не касаясь кидали на спину парня причудливые блики. Седой не переоделся, лишь только бросил плащ и камзол на край своего атласного ложа, рванул ворот белоснежной рубахи словно было тяжело дышать. А от дурмана он хотел успокоиться, но не мог совладеть с собой. Он ждал Гуинплена и гибкий хвост кальяна все время валился из ослабленных пальцев.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-02 01:49:57)

Удар сердца в глотке. Шаг. Второй. Еще шаг. Лихорадка биения. А шаги как велеричивая поступь, наполняют комнату особой музыкой, когда вымученный ожиданием человек покорно позволяет забратьу него нефритовый мундштук. Вопросы стынут на губах, раскрывающихся навстречу губам Гуинплена, и впившийся рот заставляет терять опору и отклоняться назад, полоща гривой скользкий атлас. Толчок языка и Альмейро опрокинут на спину, змеиный язык впервые так повелевает магом, привыкшем упражняться в своеволии со змеями, что рот тут же заполняется слюной, пропитанной кровью потому что мастер не позволяет вздохнуть, оплетая язык человека, вкушая его, насилуя подставленный рот. Кожа ладони была теплой и на удивление гладкой, и прикосновение заставило прижаться к руке разгоряченной щекой, краткий миг нежности, и вновь язык входит так глубоко, что седому кажется, что он глотает змею. Изощренный трах и вновь засочившаяся с нижней губы кровь. Тонкая струйка розоватой слюны стекла с угла рта, полосуя щеку и увлажняя пальцы Гуимплену. Струйка полоской рассекающая щеку и взгляд черных от возбуждения глаз в глаза, склонившегося над ним ламмаса, зеркальное отражение, искажающее безупречно красивые черты. До молчаливого крика, когда Альмейро замер под Смеющимся Мастером, наконец посмев проглотить слюну и кровь, и дрожью ресниц отвечая на движение заостренного ногтя. Прозрачный порез и жаркий пар трахеи, и эта несуществующая рана заставили Альмейро откинуть голову и вцепиться пальцами в неудобную обивку своего ложа. Звенящий треск распоротого батиста и соскользнувшие по обе стороны половинки тончайшей ткани. Грудь бурно вздымалась. Горошины сосков были выставлены на показ и теперь седой понимал, что его похотливая дрожь сладострастная приманка для беснующейся натуры мастера. Взглянул в глаза своему отражению.  и шепнул плохо слушающимися после сладкого секса с змеиным языком губами:
-Весь твой
И повлажневшая ладонь с чуть подрагивающими пальцами цепко схватила Гуимплена за запястье и рывком поднесла к губам человека его утонченные пальцы, и горячий поцелуй опалил тыльную сторону кисти. Это было признание. Но не поражение. И распростертый под мастером человек просто согласился принять правила игры и лаской подтверждал, что это старейший зов похоти и после и сейчас полукровка не откажется от его земного воплощения - Гуинплена.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-02 03:57:01)

Царапины розовеют от подступающей крови, а лохмотья батиста сползают с плеч, обнажая тело. Тело гибкое, горячее, бесстыдное в своей откровенности и стыдящееся, что предложено без оглядки. Не бойся И истерзанные губы дрожат в улыбке. Не боюсь Глотать больно так язык глубоко изнасиловал рот, так тяжело двигается кадык, но Альмейро как привязанный каждым движением следует за своим мастером. Раздвигает колени, как требует Гуинплен, и словно окунается в чан сладкого стыда. Это ведь просто развести ноги перед тем, кому отдаешься, но почему же краска бросается в лицо и по промежности стекают капли выступающей влаги. Человек течет под своим Мастером и чувствует, как в к аромату крови, опиата и полыни примешивается его собственный запах, от которого теплеет между ног. Альмейро трепещет и вжимается в липнующую к спине обивку и выгибается струной, когда раздвоенный язык начинает вылизывать соски. Хриплое дыхание и с губ срывается невольный стон. Язык раздражает нежную кожицу и твердые до боли бусины ноют от малейшего прикосновения. Одно движение языка, второе и седой извивается от ласки, не в силах выпросить паузу чтобы перевести дух. Вместо этого губы впиваются в сосок и Альмейро едва не задыхается оттого, как чувствует как от острой боли содрогается тело и тут же ласки и пульсирующие капли крови стекают из разорванной кожицы. Отдача в сонную артерию и вниз живота, когда пытка такая сладострастная, что седой молит Еще Его топит ожидание боли и заставляет быть податливым как горячая патока. Ожидание сводит с ума. Ожидание когда когти порвут в клочья, когда теплая жижа потечет из свежих ран, когда омытый кровью и выделениями полукровка прильнет трепещущим биением обнаженного седца к своему любовнику.
Соси?
Сосет.
Вылизывает языком пахучие пальцы и размыкая зубы, берет пальцы глубже, сглатывая слюну и едва вздрагивая, когда на коже появляются очередные метки Гуимплена. Не смеет отвести черных как ночь глаз, где в глубине раскаленный лавы вожделения, вызова и покорности пылает бешеное пламя истязающего распутства. Бери и делай, что хочешь. Получи. Меть и насилуй. Но я заберу за это твой сладковатый вкус свежего мяса и слюны,  пота и спермы, я буду поглощать тебя,  насыщая собой.
Сосал пальцы, чувствуя как из бусины соска стекают капли крови. Царапины горели как клейма, нанесенные каленым железом. Таял и тек, впитывая каждой клеточкой истязаемого тела, что такое принадлежать по собственной воли сыну ламии и вампира.

Мучает. Мучает так изощренно, как ни смог бы ни один палач. И как не выпрашивать у такого. Как не уступать, когда он по дюйму снимает кожу и снова мучает, но желанней нет ничего на целом свете. И целуя эти губы можно падать в бездну, и Сафир знал, что Гуинплен уже забрал его, чтобы швырнуть в чертог откровенного жертвоприношения откуда нет выхода. Или даруется он с кровью, сочащейся из-под содранной кожи.
Широкий ремень и нервый озноб по всему телу, словно впервые его разоблачают чтобы изведать сокровенную девственность. Мокрая от смазки головка члена трется о ткань, шелк кожицы блестит от стекающий капель и мурашки стелятся по позвоночнику, заставляя трепетать.
Шёпет Мастера и его глубокие озеры взгляда. Как же можно было потопить в них свою гордость?
Ответа нет ни единого, разгоряченное тело ищет неистовости, окровавленные губы нуждаются в губах, а Гуинплен не позволяет. Дыхание выпито, а губы в дюйме от приоткрытых губ. Ну пожалуйста
Не дает, но седой не размыкает рук, удерживая своего любовника. Сердце разбивается о бурно вздымающуюся грудь, Альмейро глотает аромат рта и кусает губы. Глоток железа и трясущиеся пальцы удерживают Гуинплена за пояс. Ну пожалуйста Клацают зубы словно у зверя и горячий удар жара в пах. Почти больно снимать брюки, так чувствителен сейчас орган, но Сафир лишь прикусывает  кулак и на мгновение прикрывает глаза. Грохото в висках кровь и на шепот остается только подняться, чтобы Мастер снял  с человека брюки. Мокрый и пылающий подставился под руки, отдавая свой стыд и желание и страсть. Руки же удерживали любовника, гладили, мяли ткань рубахи, скользили по кожи брюк,  а рот переполнялся слюной едва седой начинал думать, как вылижет любовника от ступней до губ, как будет сосать ему горячий член, как кончик языка станцует танец бесстыдства на стиснутом кольце мышц, как белые зубы вгрызутся в соски, оставляя свои метки.
Глухой стон и струной изгиб спины, когда по гладкой кожи  чисто выбритой мошонки тяжелыми каплями стекали выделения, едва только руки любовника стянули мешающий брюки.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-02 23:20:21)

Перед глазами танец бронзовой змеи, грудь в его крови, изо рта стекают полосы крови. До тошноты заполнен рот, а взгляд туманится от выступивших слез. Злость. Блаженство. Кощунство. Альмейро знает, что нужно топить свою гордыню и вымаливать ласки у этого демона с золотыми глазами, отдать ему душу и клыками вцепиться в его. Надорвать и выпить, как он сейчас надрывает и насилует с таким неистовством, что кровь вскипает в жилах. Жгутами натягиваются мышцы и седой глотает собственную кровь, давясь и давя слова мольбы.
Никто и никогда не обращался так с ним. Никто и никогда не мог добиться ничего кроме короткого соития для удовлетворения инстинкта самца. А сейчас ламмас требовал душу и полукровка сдался.
Он бога так не умолял, как сейчас обратился к Гуинплену, глотая слова и кровь, соль слез и стыд и гордыню. Вскинувшееся животное было опрокинуто навзничть и вдрагивало от взгляда, которым пожирал его голое тело демон. Разведенные колени и колом стоящий орган, плоский живот и рельеф мышц, и хриплый рык, когда Мастер грубо обхватил ягодицы, обозначая свое право взять. Влажная от испарины кожа и запах своего сока, сбегающего из раскрывающейся головки. Пружиной изгиб хребта и ошалевший взгляд от приказа. Колени шире. Раздвинуть. Показаться. Дрожат от нахлынувшего унижения искусанный губы, зверь бы завыл от этой пытки, но полукровка впитывает извращенное удовольствие, чувствуя как у него словно проводят по голым нервам колючим бичом. И отказать своему любовнику он не может, как бы не рвал от его на лоскутья гордости и сладострастия.
Разве трудно раздвинуть ноги перед тем, кому продал свою душу? Невыносимо. Перед глазами  полуобнаженное тело Гуинплена, отсветом журчащего огня его сила, слепящая гротесковая красота и хищный изгиб губ. Он ждал. Ждал и седой сделал, как ему приказали. Сердце заходилось, когда гибкое тело змееуста раскрывалось перед взором ламмаса. Медленно раздвинул колени. Еще шире. Шире, чтобы удержать под колени. Шире пока от блаженного стыда алели щеки, а крупные капли пота стекали по напружиненным мышцам. Шире пока тугие и блестящие от смазки член и мошонка не оказались выставлены на полное обозрение. Мокрая от стекающей смазки промежность, и сжимающийся анус. Рефлекторно, против воли, хотя в такой позе тугие стенки мышц расходились, заставляя Альмейро до боли в пальцах, удерживать раздвинутые ноги. чтобы не отпустить и не прикрыться. Больше нечем. Все напоказ и еще преодолевая себя, слова:
-Ласкай меня, я ...хочу...Я прошу....умоляю
Он не просил, а выпрашивал у демона искуса утоления своей жажды. Она сжигала изнутри и не было другого сока кроме того, которым исходит ламмас, чтобы утолить его. Снова и снова, рискуя быть вывернутым наизнанку:
-Я отдам тебе все ...
Как же трудно было просить. Как стыдно. До слез и бешенства. И как же Альмейро хотел  просить Гуинплена о милости, погружась все сильнее в сладострастный дурман:
-Себя до капли, душу... жизнь за твой вкус.
Губы с трудом слушаясь дрогнули в улыбке. Голос звучал гулко, словно своды церкви были нд головами, словно скреплялся обет, словно бисерные кали крови осевшие на одставленном теле были волшебными чернилами и не хватало только печати и имени. Черные глаза смотрели в бездну:
-Как ее зовут? Бездну?
Звенящий голос, на самом деле полушепот, глухой, хриплый, молящий.

Наверное так он сам смотрел на своих змей, когда раздвигал их распоротую кожу аккуратным ногтем, чтобы окунуть ладонь в кровяную могилу. Они конвульсивно дергались, а змееуст испытывал грязнейший из оргазмом.
Сейчас все было иначе, и еще не тронутый седой едва мог вздохнуть от переживаемых вторжение в раскинутое тело. Раз за разом, взгляд за взглядом, укус за укусом ламмас  насиловал его.  И Альмейро не смел отказаться, подчиняясь своему божеству. Оно возвышалось над ним как безупречная копия грехопадения, когда вкусившие  запретный плод были изгнаны из Рая.
Но какой Рай если в нем не будет этого Змея? Душить в себе стон и ощущать, как скользят, шире раздвигаясь ягодицы. Видеть как божество словно в смертельном танце перед алтарем обнажается,  чтобы взять то, что по праву принадлежит ему. Лепка груди, плечей, тонкой талии и бедер идеальна, как наваждение. От взгляда на темные соски Сафир ощутил как из члена толчком вытекла новая порция смазки. Седой часто задышал, в ноздри ударил аромат полыни и крепкого, здорового тела любовника. Оно пахло тропической жарой и влажными лианами, звериной кожей и солнечным светом. И теперь когда Гуинплен навис над своей жертвой, та как завороженная была прикована в глубоким глазам ламмаса. От его прикосновений сосало под ложечкой, а ствол сочился обильной смазкой, отпечатки клыков и когтей  пылали, причиняя мучительную боль.
Шелестом сухой листвы и шипением ядовитых змей в кровь тек медленный яд откровения: Я - Шива. Я - Клятва. Я - Приносящий блаженство
Сердце сжалось, а тугая пульсация забилась в промежности, снова и снова заставляя Сафира дывить срывающийся с окровавленных губ стон. Он - Приносящий блаженоство. Он - Приносящий блаженство в замен на Клятву.
Сафир широко распахул глаза и не мигая смотрел в глаза Гуинлену. С левого виска стекла прозрачная слеза и смешиваясь с соленым потом упала на руку ламмасу, и как раз в этот момент его пальцы окунулись в обильную пахучую влагу, текущую по промежности. Альмейро вздрогнул как от удара и тихо завыл, как заарканенный зверь. Слишком хорошо. Слишком горячо. Слишком сочно. Истязающая ладонь задевала такие чувственные участки, что мужчина громко застонал, и попробовал двинуть  бедрами навстречу руке, царапаясь о когти, и чувствуя как тонкие лезвия задевают тонкую кожицу мокрой от сока промежности.
Вопрос был глухим, словно из ада, под аккомпанемет когтистой ладони издевательски медленно поглаживающей промежность и мошонку, Альмейро судорожно дернул головой. А нужно было говорить, теперь нужно было говорить вслух и с губ слетает короткий всхлип:
-Чувствую..- раскаленное тело отдано, - ...чувствую твое благословение..., - серебристые нити души тоже, - ...во мне
Седые пряди пролитым молоком Геры заструились по пахучему ложу, смешиваясь с упрямой волной гривы Гуинплена и Сафир касается подбородка любовника дрожащими от невыразимой  нежности губами.